|
Челябинский государственный университет (г. Челябинск)
Известно, что в начале творческого пути Набокова внимание критиков зарубежья заострилось на «нерусскости» его таланта. Соответственно, они в один голос заговорили о разрыве писателя с традициями русского классического романа, что, по их мнению, было негативным явлением, чуть ли не показателем кризиса русской литературы. Особенно болезненно к непохожести Набокова на предшественников отнеслись критики старшего поколения. З. Шаховская в «нерусскости» набоковского гения усмотрела факт его «намечающейся бездуховности» [1, 73], М. Осоргина беспокоило, что писатель оторван не только от живых российских вопросов, но и стоит вне прямых влияний русской классической литературы [2, 30], а Г. Адамович констатировал, что «все наши традиции в нем обрываются» [3, 67]. Справедливо было замечание того же Адамовича о том, что «по-русски так еще никто не писал» [4, 280]. Н. Андреев в статье «Сирин», выискивая точки соприкосновения модерниста с русской традицией, скажет: «Сирин – западник». По мнению критика, его романы написаны под влиянием европейской литературы 20-х годов (откуда необычность формы), но в них есть тонкий психологизм, присущий русской литературе [5, 230].
После выхода в 1934 году романа «Отчаяние» критика снимет с Набокова обвинения в «нерусскости» и начнет искать место для писателя-модерниста в ряде историй русской литературы.
Следует помнить, что сам Набоков ничьего влияния не признавал и даже раздражался, когда в его произведениях выискивали сходные с кем-то детали или сюжетные ситуации. Любитель игр с читателем и всяческих мистификаций говорил, что Кафку, Пиранделло, Маркеса и прочих, кого причисляют к источникам его творчества, прочитал позднее. Подражание возможно только поэту Пьеру Делаланду, которого он выдумал (!) сам.
Невозможно не вспомнить и о специфическом отношении модерниста к своим предполагаемым предшественникам - представителям русской литературы. Самой негативной оценки заслужил Ф. Достоевский. Комната, «в которой днем горит лампа» [6, 322], - одно из определений, данных классику зарубежником.
Творчество Набокова интертекстуально, и это не позволяет смотреть на него как на писателя, отказавшегося от диалога с традицией.
Что касается романа «Дар», то исследователи начинают о нем разговор, когда речь заходит о пушкинской парадигме в творчестве Набокова. Не секрет, что поэт был для модерниста чем-то вроде утопии, идеала. В 1936 году Набоков в письме З. Шаховской даже сообщил о том, что намерен подготовить французскую речь о Пушкине.
Действительно, в метаромане отсылок к Пушкину множество. Во-первых, сам «Дар» (как и «Евгений Онегин») - большой эксперимент для своего времени. К роману Пушкина нас отсылает и любовный треугольник декадентов, и загадочное убийство одного из них, напоминающее дуэль. Здесь присутствует герой, тождественный автору, который делится с читателем историей загадочного убийства, и стихи в «Даре» написаны ямбом, - тем размером, Пушкин к которому прибегал чаще всего.
Но ограничивать изучение метаромана лишь этим нельзя, ведь в нем содержится целый набор отсылок к русской классике.
Когда затрагивается интересная и противоречивая тема отношения Набокова к Достоевскому, речь заходит о скандальном романе «Лолита», насыщенном интертекстом классика. Упоминая с именем Достоевского «Дар», исследователи не заходят далеко и указывают лишь на то, что главный персонаж, говоря от лица автора о своих литературных предпочтениях, не обходит едкими замечаниями классика. На наш взгляд, изучая роман, нужно заниматься не только поиском всех прямых упоминаний о Достоевском, а заглянуть внутрь произведения и попытаться найти в его строении то, что было присуще и творчеству классика.
Внимательный читатель заметит, что уже в «Даре» намечается тема, которая ляжет в основу сюжета «Лолиты» – нимфолепсия, само упоминание о которой отсылает к ставрогинскому греху, «слабостям» Свидригайлова и поломанной судьбе Настасьи Филипповны. Не случайно персонаж Щеголев упоминает именно о Достоевском, когда делится с Годуновым-Чердынцевым своей задумкой: «Эх, кабы у меня было времячко, я бы такой роман накатал... Из настоящей жизни. Вот представьте себе такую историю: старый пес, - но еще в соку, с огнем, с жаждой счастья,- знакомится с вдовицей, а у нее дочка, совсем еще девочка <…> Чувствуете трагедию Достоевского?» (здесь и далее курсив мой – М. М.) [6, 204]. Гумберт из «Лолиты», предчувствуя скорое осуществление своей мечты, тоже вспоминает классика: «Уничтожив письмо и вернувшись к себе в комнату, я некоторое время размышлял, ерошил себе волосы, дефилировал в своем фиолетовом халате, стонал сквозь стиснутые зубы - и внезапно... Внезапно, господа присяжные, я почуял, что сквозь самую эту гримасу, искажавшую мне рот, усмешечка из Достоевского брезжит…» [7, 152].
Л. Сараскина в статье «Набоков, который сердится и бранится» (8, 550) пишет, что Набокова смущал мир классика, наполненный преступниками и душевнобольными. Но, как ни странно, подобных персонажей и в произведениях модерниста предостаточно. Набоков, как и исследователи, почему-то не обращает внимания на мир сочинителей в романах ненавистного предшественника, хотя любил изображать сочинителей и сам. Вводя творца в свои произведения («Дар» Набокова и «Униженные и оскорбленные» Достоевского), авторы делают его героем автобиографическим. Годунов-Чердынцев «ровесник века» (родился в 1900 году, о чем мы узнаем с первых страниц романа, а Набоков родился в 1899), место рождения – родовое имение Лешино (уловимо созвучие с реальным местом рождения писателя – имением Рожествено), герой Достоевского – молодой писатель, выпустивший первый роман и получивший лестный отзыв от критика Б. (узнаваемы намеки на первый роман Достоевского «Бедные люди», который был похвален В. Г. Белинским), болен (как и классик). Также в «Даре» приводится сюжетная ситуация из «Униженных и оскорбленных»: герои одного романа читают, обсуждают и критикуют события другого романа (Годунов-Чердынцев в воображаем диалоге с Кончеевым говорит о своей книге о Чернышевском, Иван Петрович со стариком Ихменевым – о своем первом произведении) [8, 553].
Говоря о творческих личностях, нельзя не обратить внимание на их положение в пространстве. У обоих писателей ярко выражен мотив ограниченного пространства – собственного мирка. Творец Набокова всегда пытается отделиться от внешней жизни. Это стремление мотивировано в первую очередь тем, что он чужой в обретенном мире – эмиграции. Набоков в своих романах постоянно водит читателя по съемным комнатам немецких пансионов, куда, кроме самого героя, никто не вправе иметь доступ. Годунов-Чердынцев тяжело расстается с одной комнатой, переезжая в другую. Главное для него при выборе жилья – чувствовать себя отрезанным в нем от всех остальных и жить в гармоничном мире своего творчества.
Съемные комнаты часто фигурируют и у Достоевского. Они сырые и ассиметричные, ничем не лучше комнат «грязноватых» берлинских пансионов, но герои свято их охраняют, а постороннее вторжение вызывает только дискомфорт (вторжение Сонечки к Раскольникову вводит его в смущение).
Изображение жилья, а именно съемной комнаты, всегда фигурирует в урбанистических пейзажах модерниста и классика. В их городах нет теплоты домашнего очага, нет семьи [9, 287]. Когда в доме Ивана Петровича появляется ребенок, он практически все время проводит у стариков Ихменевых или у Наташи, Годунов-Чердынцев даже внутри семьи Щеголевых остается изолированным. Отсутствие семьи определяет и отношение к детям. Любовь к ним не родовая, а христианская. Мир детства в произведениях Достоевского описан сквозь призму религии, у Набокова этот период жизни тесно связан с воспоминаниями о потерянной родине, которые помогают ему не сломаться во время тяжких душевных испытаний, и, следовательно, приравниваются к религии [10, 503].
Что касается религиозной тематики вообще, то она у Набокова присутствует, но здесь он, отталкиваясь от Достоевского, вводит ее не как составляющую духовного мира автора, а делает объектом иронии. Персонажи Достоевского в православные праздники обретают душевное успокоение (Раскольников на каторге), набоковский персонаж обретает либо выздоровление после болезни («рождественская скарлатина или пасхальный дифтерит» [6, 52]), либо дорогую вещь (Годунов-Чердынцев в Рождество получает фотографию, к Пасхе ждет выхода своей книги). И в том и в другом случае в сюжете с мотивом праздника связано какое-либо приобретения. Но у Достоевского оно связано с душевными чувствами, у Набокова приобретение также направлено на успокоение души, но часто опредмечивается.
Еще одна деталь в «Даре» отсылает нас к роману Достоевского – описание сна. Раскольникову снится ужасная сцена, невольным очевидцем которой ему пришлось стать в детстве, - убийство пьяными мужиками лошади: «Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало - кнуты, палки, оглоблю, и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает. <…> Он [Раскольников] обхватывает отца руками, но грудь ему теснит, теснит. Он хочет перевести дыхание, вскрикнуть, и просыпается». [11, 91]. Детский ночной кошмар Федора Константиновича тоже связан с убийством лошади: «А не то я бывал обращен в кричащую монгольским голосом лошадь: камы посредством арканов меня раздирали за бабки, так что ноги мои, с хрустом ломаясь, ложились под прямым углом к туловищу, грудью прижатому к желтой земле, и, знаменуя крайнюю муку, хвост стоял султаном; он опадал, я просыпался» [6, 49].
Набоков признавался, что единственная стоящая вещь классика – повесть «Двойник», где четко прослеживаются литературные приемы Достоевского. Вероятно, этим обусловлено обилие двойников в романах модерниста, любителя выставлять приемы напоказ. Годунов-Чердынцев тоже имеет двойника – это трагически погибший Яша Чернышевский: «Но самым интересным из присутствующих был сидевший поодаль <…> юноша… чем-то действительно напоминавший Федора Константиновича…» [6, 66]. Именно за это сходство старики Чернышевские полюбили молодого литератора и сделали его желанным гостем в своем доме.
Часто Достоевский пишет о плачевных последствиях укореняющихся капиталистических отношений, невольным очевидцем которых ему пришлось стать после возвращения из Сибири. Герои, нашедшие свое сомнительное место в мире денег, всегда демонические. Ярким примером здесь может выступать князь Валковский, еще один персонаж «Униженных и оскорбленных», эта истинная жертва развращающего влияния денег. У Набокова тоже присутствуют демонические герои, часто одержимые эротоманией (а Вальковский, известно, питал слабость к девочкам, любил разврат «с грязнотцой»). Но модернист – мастер пародии: пародию на общество потребления он воплощает в «Лолите». Когда Набоков возвращается к нимфолепсии, обязательно возникает соотношение с персонажами библейской мифологии: бесами, демонами… Нимфетки – это бесенки, соблазнители – демоны. Гумберт тоже демонический герой, заваливает Лолиту покупками, пытаясь таким образом привязать ее к себе. В «Даре» эта тема отсутствует, но есть намек на то, что капиталистический мир несет за собой темное начало. Разглядывая рекламные плакаты, Федор Константинович размышляет о том, что даже за их внешним лоском скрыт мирок с изъяном: «Я часто встречаю их на рекламах: он, с блеском на маслянисто-загорелых щеках, сладострастно затягивается папиросой или держит в богатырской руке, плотоядно осклабясь, бутерброд с чем-то красным ("ешьте больше мяса!"), она улыбается собственному чулку на ноге или с развратной радостью обливает искусственными сливками консервированный компот; и со временем они обратятся в бодрых, румяных, обжорливых стариков, - а там и черная инфернальная красота дубовых гробов среди пальм в витрине... Так развивается бок-о-бок с нами, в зловеще-веселом соответствии с нашим бытием, мир прекрасных демонов» [6, 46]. Не сложно заметить, что описанная реклама направлена на удовлетворение только физических потребностей, возникающий затем гроб в витрине наводит на мысли о бесполезности такого существования. Вспомним, что у Достоевского развратные герои, предпочитавшие различные насыщения своей плоти, в итоге осознают бесполезность такой жизни и сводят с ней счеты (так поступают Ставрогин и Свидригайлов). Таким образом, еще по одному пункту можно признать, что Набоков вовсе не оторван от живых вопросов действительности, что являлось важным для литературы 19 века.
Берберова, перечисляя в своей статье непременные атрибуты романа 20 века, выявленные у Набокова, замечает, что предвестником их была проза Достоевского [12, 273]. К примеру, классик пользовался приемом, названным «непрерывная текучесть сознания»: в «Идиоте» мы увидим эпизод, напоминающий поток авторского сознания – нагромождение мелких описаний и мелких действий, совершаемых князем перед припадком болезни: «Князь вышел и направился машинально куда глаза глядят. В начале лета в Петербурге встречаются иногда прелестные дни – светлые, жаркие, тихие. Как нарочно, этот день был одним из таких дней. Несколько времени князь бродил без цели» [13, 312]. Кроме того, князь в это время чувствует себя неуверенно среди людей: «Он был в мучительном напряжении и беспокойстве и в то же время чувствовал необходимую потребность уединения. Ему хотелось быть одному и отдаться всему этому страдательному напряжению совершенно пассивно, не ища ни малейшего выхода» [13, 313]. То же самое происходит и с Годуновым-Чердынцевым по пути на урок - он чувствует приближение воспоминания, «находившего на него, как припадок смертельной болезни» [6, 107]. Словом, на поэта готовится нахлынуть вдохновение. Мышкин бродит по вокзалу, затем садится в вагон, но, передумав ехать, покидает его, выбросив билет; Годунов-Чердынцев ожидает трамвай, самый гадкий, по его мнению, вид транспорта, и чувствуя, что опаздывает на урок, подумывает вовсе вернуться домой.
Почему же вводятся сходные ситуации? Вспомним, что и классик, и модернист изображали героев незаурядных. Незаурядная личность Достоевского – блаженный, у Набокова – человек, как-либо возвышающийся над обыденностью (в данном случае - творец), а потому тоже почитаемый за типа «не от мира сего». Отсюда похожие герои в похожих ситуациях переживают одно и то же – их тяготит общество, они испытывают желание убежать.
Рассматривая сходные сюжетные ситуации и интертекст классика в творчестве Набокова, мы можем указать на его притяжение к русской литературной традиции. Также это доказывает высказывание Сараскиной о том, что отталкивание Набокова от Достоевского сочеталось с детальным изучением его творчества. Сам модернист потом скажет, что его отношение к Достоевскому «сложно и трудноопределимо» [8, 555], словно сознаваясь читателю и исследователю в том, что без ориентации на классика ему не обойтись, даже несмотря на это сложное отношение.
Библиографический список.
1. Шаховская, З. В поисках Набокова. Отражения [Текст]: моногр. / З. Шаховская. – М.: Книга, 1991.
2. Осоргин, М. В. Сирин. «Камера обскура», роман. [Текст]. В 2 т. Т.1. В. Набоков. Pro et contra/ М. Осоргин. – СПб.: РГХИ, 1997.
3. Адамович, Г. Владимир Набоков [Текст]. В 2 т. Т.1. В. Набоков. Pro et contra/ Г. Адамович. – СПб.: РГХИ, 1997.
4. Об этом замечании Г. Адамовича, высказанном в «Рецензии на современные записки» (Адамович Г. Рецензия на современные записки. Кн. 40 // Последние новости. 1929. 31 октября) упоминает Ч. Пило Бойл в своей статье (Пило Бойл, Ч. Набоков и русский символизм [Текст]. В 2 т. Т. 2. В. Набоков. Pro et contra/ Г. Адамович. – СПб.: РГХИ, 1997).
5. Андреев, Н. Сирин [Текст]. В 2 т. Т. 1. В. Набоков. Pro et contra/ Н. Андреев. – СПб.: РГХИ, 1997.
6. Набоков, В. Дар [Текст]. В 4 т. Т. 3. Собрание сочинений / В. Набоков. – М.: Правда, 1990.
7. Набоков, В. Лолита [Текст]. В 4 т. Т. 5 (дополнительный). Собрание сочинений / В. Набоков. – М.: Правда, 1990.
8. Сараскина, Л. Набоков, который сердится и бранится [Текст]. В 2 т. Т. 1. В. Набоков. Pro et contra/ Л. Сараскина. – СПб.: РГХИ, 1997.
9. Подробней об изображении городского жилья пишет Н. П. Анцифиров (Анцифиров, Н. П. Душа Петербурга; Петербург Достоевского [Текст] / Н. П. Анцифиров. – М., 1991).
10. В. Набокова о том, чем для писателя была память, говорит следующее: «Это тайна, которую он [Набоков] носит в душе… Это то, что давало ему невозмутимую жизнерадостность и ясность даже при самых тяжких переживаниях» (Набокова, В. Предисловие к сб.: Набоков В. «Стихи» (1979) [Текст]. В 2 т. Т. 1. В. Набоков. Pro et contra/ В. Набокова. – СПб.: РГХИ, 1997). Словом, обращение к прошлому заменяло Набокову веру, было чем-то вроде молитвы.
11. Достоевский, Ф. М. Преступление и наказание [Текст]. В 30 т. Т. 8. Полное собрание сочинений / Ф. М. Достоевский. - Л., 1972.
12. Н. Берберова проводит четыре непременных элемента литературы 20 века: интуиция разъятого мира; открытые «шлюзы» подсознания; непрерывная текучесть сознания; поэтика, вышедшая из символизма (Берберова, Н. Набоков и его «Лолита» [Текст] / В 2 т. Т.1. В. Набоков. Pro et contra/ Н. Берберова. – СПб.: РГХИ, 1997).
13. Достоевский Ф. М. Идиот [Текст]. В 30 т. Т. 8. Полное собрание сочинений / Ф. М. Достоевский. Л., 1972.
|
