Петрозаводский государственный университет

Произведения Бориса Викторовича Шергина (1893 – 1973) и Степана Григорьевича Писахова (1879 – 1960) – неотъемлемая составная часть отечественного литературного процесса 20-50-х годов XX века. Немногочисленные исследователи их творчества говорили и говорят о фольклорной основе рассказов и сказок писателей, о комическом и сатирическом в произведениях Б. Шергина и С. Писахова, о тяготении авторов к традициям скоморошества. Между тем, как представляется, творчество это изучено недостаточно. Более пристального рассмотрения с литературоведческой точки зрения требуют еще, на наш взгляд, многие аспекты поэтики их художественных творений.
Следует отметить, что поразительно схожи биографии писателей, их творческие пути. Оба родились в Архангельске. (Писахов был другом семьи Шергиных). Оба с детства окунулись в мир богатейшего, живого, устного слова. Вот что, например, вспоминает в своей биографии С. Писахов: “С детства жил среди богатого словотворчества. Язык моих сказок мне более близок, нежели обычный литературный язык. Говор северян не захломощен иностранными словами и более четко показывает, что говорящий хочет выразить…” . Примерно в одно и то же время опубликовали свои первые произведения (в 1914 – С. Писахов, в 1916 – Б. Шергин). В 20-30-е годы выходят их первые книги. Сегодня с большой долей вероятности можно утверждать, что эти авторы вернули читателям мир сказки (шире – мир живого самобытного фольклора), сказку как самостоятельное произведение культуры (в данном случае культуры русского Севера). Именно о народно-литературных (или фольклорно-литературных сказках) Б. Шергина и С. Писахова, о традициях сказа как особого типа повествования в их творчестве и пойдет прежде всего речь в нашей работе.
В 1932 г. М.К. Азадовский отмечал: “Как ни странно, но в наши дни понимание сказки как художественного произведения стирается. Сказка как будто вычеркивается из рядов художественных памятников или даже документов этнографических. В этом  отношении она разделяет судьбу и других видов так называемого народного творчества” . Чуть раньше Н.Е. Ончуков от имени собирателей фольклора вынужден был констатировать: “Как и все собиратели последнего времени, и я, конечно, с грустью наблюдал забвение и разрушение волшебной сказки” . Подобных высказываний в трудах исследователей народного творчества начала XX века можно встретить довольно много. На фоне таких размышлений понятны становятся радость и восхищение критиков по поводу появления первых зрелых произведений Б. Шергина (книга “У Архангельского города, у корабельного пристанища” увидела свет в 1924 г.) и С. Писахова (первое произведение “Не любо – не слушай…” опубликовано в 1924 г., первая книга «Сказки» вышла в Архангельске в 1938 г.). Приведем несколько характерных отзывов. “Сказка С. Писахова, смешливая, игровая, со своей яркой социальной окраской, сочным северным колоритом, интереснейшим словарем и фонетикой, не случайно обыграла тему о могуществе слова, с которой, кстати, нам еще не приходилось встречаться…” . А вот  выдержка из рецензии Л. Леонова на одну из книг Б. Шергина: “…у Шергина она (северно-русская речь – К.Т.) звучит свежо и звонко, как живое, только что излетевшее из уст слово” . Как мы можем заметить, и тот и другой рецензент обратил внимание на колоритное, свежее, живое, могучее Слово, слово русское, которое читатель находит на страницах книг писателей. Действительно, Б.Шергин и С. Писахов одну из своих задач видели  в том, чтобы пробудить интерес к устному слову, к живой речи,  к простонародному языку. Иногда страстная реализация поставленной задачи мешала (или даже противоречила художественности), но сказки не делались от этого менее привлекательными.
Вызывает интерес тот факт, что почти за сто лет до появления первых сказок Б. Шергина и С. Писахова великий В.И. Даль издает “Пяток первый” (1832 г.) – пять фольклорно-литературных сказок, которые, по словам Л. Майкова, “произвели некоторое волнение в обществе и литературе”. Обратим внимание на задачу, которую ставил перед собой В.Даль, когда создавал и публиковал свой “Пяток”: “Не сказки сами по себе были мне важны, а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя было показаться в люди без особого предлога и повода – сказка послужила предлогом. Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком и говором, которому открывается такой вольный простор и широкий разгул в народной сказке” ("Полтора слова о нынешнем русском языке"). Отмеченное выше сходство между сказками В. Даля и сказками Б. Шергина и С. Писахова (говоря точнее, межу авторскими задачами) не единственное. В. Даль также был разносторонним человеком. Он также стал записывать полюбившиеся слова в юношеском возрасте – в годы учебы в Морском кадетском корпусе. Также пишет свои сказки в 20-30-е годы (только XIX века). Н. Языков и Н. Пирогов, с которыми В. Даль был знаком по Дерптскому университету, вспоминают, как рассказывал свои первые сказки (это был конец 20-х гг.) будущий писатель и лингвист. По-видимому, Далю, как и Шергину с Писаховым, важно было “проговорить” свои произведения, а уже потом окончательно запечатлеть их в письменной форме. Им, бесспорно, была важна реакция слушателей. Необходимо отметить, что все трое были глубоко верующими людьми и что религиозные мотивы в их творчестве прослеживаются очень явно. “Проповедником”, “святым” называли С. Писахова. “Единственную правду”, единственный смысл в жизни Б. Шергин видел “только во Христе и в церкви”. “Вне церкви и Христа, - рассуждал он, - ложь, мрак и смерть” . А вот высказывание В. Даля: “Православие – великое благо для России, несмотря на множество суеверий русского народа… Сколько я ни знаю, нет добрее нашего русского народа и нет его правдивее, если только обращаться с ним правдиво… А от чего это? Оттого, что он православный. Поверьте мне, что Россия погибнет только тогда, когда иссякнет в ней православие” . Кроме того, нами замечено, что Б. Шергин в своих дневниковых записях цитирует В.Даля и, не называя его имени, говорит о нем как о человеке сильной воли, как о человеке, с которого надо брать пример всем нам: “Лукавой ведь может подсунуть тебе сознание: “Вот-де мне что приходится выносить! Вот-де что я терплю!” Ложно сказано: “Не видал я праведника оставленного…” Вот эта собственная бешенина и застит гам глаза, не дает понять, что мы терпим, не я терплю, а от меня, и только от меня терпят… Трудновато человеку поднять себя за волосы. трудно исполнить: “Отойдем да поглядим, хорошо ли мы сидим?” А вот это-то и надо сделать, надо исполнить! Из самого себя надо выскочить, надо заставить себя проснуться, очнуться… .
“Отойдем да поглядим, хорошо ли мы сидим?” – полемическая статья В. Даля, которая была опубликована в 1862 г. в 51 номере газеты “Северная пчела”. Автор рассуждает о менталитете русского человека, о необходимости нравственного самоусовершенствования, о том, чтобы жить не по лжи: “Приступайте же к новой жизни с верою и правдою: сбросим с себя личину, как чужую одежду, и освободимся этим от главного порока нашего: лжи” (выделено В.Далем – К.Т.). В. Даль считает, что русский человек “со всеми добрыми и дурными качествами необразованной природы своей был внезапно вовлечен в новый для него мир, в уровень – народов, выстрадавших быт, ими себе усвоенный, народов, перебродивших каждый на свой лад и на своей закваске… Он принялся за ученое, подделался под чужой лад, как умел, а нравственно не улучшился, потому что на это дело не было и нет ни мастера, ни лекала, и оно по команде не передается”. В результате, по мнению автора, молодое поколение оказалось оторванным от почвы и “несется по всем ветрам”, и ничего не созидает. Дневники создавались Б. Шергиным в советский период истории нашей страны,  чуть меньше ста лет со времени выхода в свет цитированной выше далевской статьи, а, как представляется, мало что изменилось. Вот еще выдержка из "Северной пчелы": "Передовая часть народа, которая вдвинута была в новый мир и новую жизнь, ограничась вначале, также поневоле, одною внешностью, затем и осталась при ней, и потому исподволь обратилась в олицетворенную ложь, как всякая искаженная внешность есть представитель лжи”. Сейчас опубликованы дневники Б. Шергина, очерки С. Писахова, далеведение является стремительно развивающейся отраслью литературоведения. При этом мысли писателей остаются очень и очень актуальными. “Тревогу, страх, раздражение вызывает в душе современность, - читаем в дневниках Б. Шергина 40-60-х годов. – Об умственном и нравственном развитии, об уровне вкусов и культуры говорить не приходится… Человек и целое общество человеческое свирипеют, сатанеют. Понятия: “грех”, “вина перед всеми”, “совесть”, “покаяние” и т.п. – сданы в архив. Самое понятие любви, братства людей, правды, милосердия истребилось из сознания человека… Уж не знают и знать не хотят, что добро и что зло, что смрад и что благоуханье, что свет и что тьма” .
В своих “русских” сказках (в том числе и в сказках “Пятка первого”) В. Даль, одним из первых в русской литературе, использует особый тип повествования – сказ. Используют сказ и Б. Шергин со С. Писаховым. Здесь, на наш взгляд, мы можем и должны говорить о типологическом сходстве отдельных произведений этих авторов. Исследователи (Б.М. Эйхенбаум, Ю.М. Тынянов, В.В. Виноградов, М.М. Бахтин и др.), описывая указанный тип повествования, отмечают, что это обязательно двухголосое повествование, соотносящее автора и рассказчика, что сказ всегда “стилизуется под устно произносимый, театрально импровизированный монолог человека, предполагающего сочувственно настроенную аудиторию…” . В этом определении “зашифрованы” те положения, на которые должен обращать внимание любой, кто рассматривает сказ как особый тип повествования либо на примере творчества одного автора, либо в общем: характер отношений между автором и рассказчиком, слушатель-собеседник как необходимый компонент, сказ и устная речь.
Одна из первых проблем, с которой сталкивается исследователь сказа – соотношение автор и рассказчика. “Рассказчик… прежде всего характеризуется со стороны своей речевой деятельности. В особенностях его языкового лица, в ощутимости его речевой манеры, его говорения – центральный эффект сказовой новеллы… Рассказчик повествует “своими словами”. Он импровизирует. Все повествование и повествуемое преломлено через его языковую призму, его языковое сознание” . В большинстве сказок В. Даля повествование ведется от имени Казака Луганского. Казак Луганский – “…сказочник в лаптях; по паркетам не шатывался, своды расписные, речи затейливые только по сказкам одним и знает” ("Сказка о Иване молодом сержанте…"). В. Даль не раз подчеркнет “безграмотность” и простонародное происхождение своего рассказчика. Автору было важно, что Казак Луганский – носитель живого Слова, слова, внутренне убедительного, кладези народной мудрости. Используя созданный образ, Даль уже от его имени пишет аннотацию одной из публикаций своих сказок: “…кто мне по плечу, кто ровня, кто охоч до сказок и присказок Русских, как и я, грешный, тот берись за книжку мою” . Рассказчик в сказках Б. Шергина о Шише – такой же носитель живого Слова и народной мудрости, знающий множество подобных историй и готовый рассказывать их очень долго: “Всех Шишовых дел в неделю не пересказать. Про Шиша говорить – голова заболит. Про шиша уж и собаки лают. Здесь я от большого мало возьму, от многа немножко расскажу” . Необходимо отметить, что сказовую манеру повествования Б. Шергин использует не только в сказках. В некоторых былях и рассказах автора также есть рассказчик и другие признаки сказа. Так, кормщик Егор Васильевич рассказывает о своей жизни в произведении “Егор увеселяется морем”, молодой помор Митя –  историю своей любви в рассказе “Митина любовь” и т.д. У С. Писахова (в его “шутейных” сказках, сказках-“бухтинах”, как их называли исследователи) рассказчик и одновременно герой произведений – Сеня Малина, мужик-помор из архангельской деревни Уйма. “Про наш Архангельской край, - говорит Малина, - столько всякой неправды да напраслины говорят, что я придумал сказать все как есть нас” . Манеру его рассказывания А.Р. Петров сравнивал с тем, как скоморохи, деятельность которых в силу известных причин особенно долго продолжалась на русском Севере, исполняли сатирические сказки и небылицы .
Очевидно, что во всех произведениях, о которых шла речь выше, слово героя-рассказчика – доминирующее. Действительность моделируется в соответствии с его сознанием. Так или иначе, рассказчик выдвигает на первый план себя, он рассказывает, он комментирует, он обращается к слушателям. Здесь стоит отметить, что М.М. Бахтин, развивая утверждение Б.М. Эйхенбаума и В.В. Виноградова о том, что сказовая форма повествования – тип устной монологической речи, писал: “В большинстве случаев сказ есть прежде всего установка на чужую речь, а уж отсюда, как следствие, - на устную… В сказ вводится, собственно, рассказчик, рассказчик же – человек не литературный и в большинстве случаев принадлежащий… к народу (что как раз важно автору), и приносит с собою устную речь” . В случае с Далем сказ действительно “прежде всего установка на чужую речь”, а вот сказ Б. Шергина и С. Писахова не входят в то “большинство случаев”, о которых писал М.М. Бахтин. Особенность типа повествования большинства их произведений, на наш взгляд, заключается в том, что авторская установка была связана не с “чужой”, а со “своей” речью, то есть устная речь их сказов не вторична, как у В.Даля, а первична. Это язык северной Руси, это язык поморов, среди которых выросли писатели. Неслучайно Л. Леонов говорил о Б. Шергине и С. Писахове как о “держателях чудесного, певучего, северно-русского, порою до щегольства богатого сказа” . Кроме того, многие рассказчики Б. Шергина, Сеня Малина С. Писахова не вымышленные, а на самом деле жившие люди, с которыми авторы встречались и от которых слышали то, что в результате стало основой произведений авторов.
Необходимый компонент сказовой формы повествования – слушатель-собеседник, наделенный той или иной степенью активности. Другими словами, сказ всегда предполагает аудиторию, к которой обращено повествование. Казак Луганский у В.Даля всегда адресует реплики определенному реальному слушателю. В “Пятке первом”, как и в некоторых других сказках, это сват Демьян и кума Соломонида, а в сказке “О Рогволоде и Могучане царевичах…” среди слушателей еще и дети. Слушатели Даля не пассивны, они не просто выполняют роль тех, кому адресована та или иная сказка – они обращаются друг к другу, сказочнику, мысленно или вслух комментируют услышанное, что создает еще больший эффект естественного непроизвольного сказывания. “Кланяйся, - обращается Казак Луганский к свату, - Демьян, куме Соломониде, расскажи ей быль нашу о суде Шемякином, так она тебе, горе мыкаючи, в волю наплачется…” ("Сказка о Шемякином суде…").
Слушатели, которым адресованы речи рассказчиков Б.Шергина и С. Писахова не так активны, но, тем не менее, и в их произведениях постоянно встречаем обращения к аудитории. “Это, светы мои, присказка, а дело впереди” (Б. Шергин, “Шишовы напасти”). “Корытину Хионью Егоровну, наверно, знали?.. И дом ее небось помните: двоепередый, крашеный?” (Б. Шергин, “Мимолетное виденье”). “Сидите, заезжие гости. Не глядите на часы. Вечера не хватит – ночи прихватит. Не думайте, что я стара и устала. Умру, дак высплюсь. вы пришли слушать про Ивана Широкого? Добро сдумали” (Б. Шергин, “Золотая сюрприза”). “Глянь-ко, гость, на улицу. Вишь – Перепилиха идет? Сама перестарок, а гляди-ко, фасониста идет, буди жгется: как таракан по горячей печи” (С. Писахов, “Перепилиха”). “Да ты, гостюшко, не думай, что я рыбу белуху дожидался, - нет, другу белуху, котора зверь и с рыбиной не в родстве” (С. Писахов, “Белуха”). “Вот скажу тебе, гость разлюбезной, как я дом-от этот ставил” (С. Писахов, “Чтобы всего себя не разбудить”). “Коммуникативная роль слушающего, - отмечает современный исследователь Т.Г. Винокур, - в которую входит восприятие чужой речи и реакции на нее, имеет глобальное значение, уходя корнями в философский аспект гносеологии как знак того, что через восприятие осуществляется процесс познания” .
Очевидно, что когда идет разговор о традиции сказа в русской литературе XIX – XX веков, нельзя не упомянуть имена Н.С. Лескова, А.М. Ремизова, М.М. Зощенко, в отдельных произведениях которых также использован этот особый тип повествования. Мы в данной работе попытались перекинуть мост через столетие жизни упомянутой традиции в отечественной словесности: от В. Даля к Б. Шергину и С. Писахову. В. Даль был первопроходцем на пути освоения богатейшего русского фольклора, его мудрости. Он, иноземец, без сомнения, и своими сказками (и, конечно же, знаменитыми Словарем и Сборником пословиц) выполнил главную авторскую задачу – вывел из “загона” русское слово. Сказка, как мы могли понять, послужила лишь “предлогом” показать неисчерпаемые богатства русского языка, а так как В. Даль полагался на язык простонародья, на ту “складку ума”, которую он великолепно знал и понимал, то именно сказ, ориентированный на разговорную речь, и помог автору достичь поставленной цели. Не хочется думать, что Б.Шергин и С. Писахов – замыкающие в нашей цепи, но пока дела обстоят именно так. Вряд ли мы назовем хотя бы одного автора второй половины XX – начала XXI века, кто так же, как эти писатели, тонко чувствует живое народное русское Слово и умело соединяет его с литературой, с письменностью. “Имеются высказывания, - рассуждал Б. Шергин, - что народная устная словесность и словесность литературная суть две самостоятельные стихии. Не правильно ли думать, что хотя эти стихии неслиянны, но и нераздельны?”  И Б. Шергину и С. Писахову сказка, севернорусский фольклор также послужили “предлогом” вновь пробудить интерес к русскому слову, к национальному и самобытному, доказать, что народное творчество не умирает. Причем, делать им это приходилось на фоне совершенно другой ситуации в стране, в литературе, нежели Далю. Совершенно справедливо заметил М. Липовецкий, что активность сказки как жанра “особенно возрастает в периоды исторических кризисов и глубинных сдвигов в ценностной ориентации всего общества” .
В заключение приведем один, как представляется, важный для наших размышлений отрывок из речи “О русской литературе” произнесенной в 1801 г. Андреем Тургеневым, одним из вдохновителей Дружеского литературного общества: “Теперь только в сказках и песнях находим мы остатки русской литературы. В сих-то драгоценных остатках… находим мы и чувствуем еще характер нашего народа. Они так сильны, так выразительны, в веселом ли то или в печальном роде, что над всяким непременно должны произвести свое действие”.